– Сергей Александрович, расскажите, как Вы стали космонавтом и почему выбрали именно этот путь?

В том, что я стал космонавтом, наверное, нет особой экзотики. Я рос в семье космонавта, жил внутри всей этой совершенно особенной атмосферы, и это не могло не сказаться на моей дальнейшей деятельности. Но решение быть именно космонавтом пришло не сразу. В детстве я очень хотел стать лётчиком, и это желание было у меня практически всю мою сознательную жизнь – с трёх-четырёх лет. Однажды отец, а тогда он был инструктором Харьковского лётного училища, взял меня с собой на аэродром. А поскольку ему нужно было лететь смену с курсантами, то он оставил меня в лётном домике. Его друзья, видимо, чтобы я не скучал, посадили меня в боевой самолет, где я с удовольствием и сидел, ожидая отца. До сих пор помню это ощущение – как бы там чего не нажать, чтобы случайно не улететь. С тех пор и появилась мечта стать лётчиком, и мне сложно было даже представить, что я могу быть кем-то другим.

– А Вам в детстве хватало общения с отцом? Он вообще часто бывал дома?

Редко. Он входил в группу военных лётчиков, которых готовили как штатных пилотов «Бурана». И это были не те первые космонавты, которых набирали среди лётчиков-испытателей. Как правило, все они были инструкторами, имели большой налёт и навык пилотирования. Но требования на тот момент всё равно были такими, что пилотами «Бурана» должны быть лётчики-испытатели не ниже 2-го класса. И чтобы подтянуться до этого уровня, вся группа проходила подготовку в школе лётчиков-испытателей. По окончании они много летали, и пока отец не был назначен на программу, каждый год с марта по октябрь он уезжал на полёты в школу лётчиков-испытателей в Волгоградскую область. Он приезжал лишь раз в две недели – на выходные.

– А он хотел, чтобы Вы пошли по его стопам?

Он не призывал меня стать ни лётчиком, ни космонавтом – такого разговора никогда не было. Но когда пришло время определяться, он спросил меня, чего я хочу, и мы с ним стали обсуждать этот вопрос. Допустим, рассуждали, куда лучше поступать. В то время, когда я заканчивал школу, а это было в 90-м году, армия, возможно, была лучшим местом, куда стоило применить мозги. Ситуация там была очень тяжелой. Я мог бы пойти в гражданскую авиацию, но сам принял решение стать именно военным лётчиком. У военных часто бывает так, что сын идёт в то же самое училище, что и отец, а мой отец учился в Харьковском лётном. Но мы выработали коллегиальное мнение, что мне лучше идти не в Харьковское, а в Тамбовское – по профилю дальней авиации. Отец в тот момент смотрел на это уже с высоты своего опыта и перспектив лётного долголетия.

– Вы мечтали стать лётчиком и ради этого даже поступили в лётное училище. Почему же тогда решили перебраться в космонавты?

Эта идея пришла как раз в училище, когда я был на третьем курсе и уже летал самостоятельно. Как-то в одном из телефонных разговоров отец обмолвился, что у них проходит очередной набор в отряд космонавтов. Это была просто новость, без каких-либо обсуждений и соображений.

А потом я шёл по улицам Тамбова и думал, что мне нравится летать, и что я хочу быть лётчиком, но если мне представится возможность попасть в группу космонавтов, то я обязательно попробую. И такая возможность мне действительно представилась.

О приказе Главкома ВВС по поводу набора очередной группы кандидатов в отряд космонавтов я узнал, когда уже был лётчиком. Как правило, такой приказ зачитывается перед лётчиками по всей России, и желающие могут написать соответствующий рапорт.

Это был очень непростой выбор. Получалось, что я всё ставлю на карту. Мне было 22 года, я служил в полку особого назначения – наверное, лучшем среди всех, и был хорошим пилотом с гарантированной перспективой – минимум майора я бы получил точно. И был вариант уйти непонятно куда. Кроме того, в случае ухода целых пять лет учёбы в училище и времени полётов оказывались бы потраченными впустую. А если бы по какой-либо причине я не прошел в отряд, то никаких гарантий, что смогу вернуться обратно, не было – меня могли попросту списать со счетов.

Командир полка тогда был в командировке, а замкомандира был категорически против моего ухода и не подписал мой рапорт. Но когда вернулся командир, мы с ним побеседовали о том, насколько мне это надо и понимаю ли я вообще, чем рискую. В итоге он пожелал мне удачи и отпустил.

– Когда уходили, какие были ожидания от космонавтики? Это был личный вызов или просто, грубо говоря, своеобразный каприз – просто захотелось и всё?

Нет, это решение не было спонтанным, и к нему я шёл не один день. Пока я ходил на службу, я понимал, что, выполняя полёты, служу Родине… Но в какой-то момент я понял, что могу сделать что-то большее. Есть такое понятие – Родине служить, делать что-то для своей страны. И у меня в тот момент была мысль: «Да, конечно, я здесь что-то делаю, но если я стану космонавтом, я смогу быть ещё более полезным». Эта мысль меня и поддерживала – именно желание сделать что-то полезное.

– А какой личный вызов стоит перед Вами сейчас?

Вопросы самоопределения перед нами встают постоянно. После первого полёта самый сложный момент – это понять, а что же дальше? Многие проделывают долгий тяжёлый путь, чтобы полететь в космос. А по возвращении – месяц-два реабилитации, подготовка отчётов и огромное количество свободного времени. Я же хотел как можно скорее слетать второй раз, поэтому быстро закрыл все вопросы с медициной и начал тренироваться дальше. К настоящему моменту я имею два полёта в космос.

А в прошлом году нас поставили перед фактом – или мы переходим из Центра подготовки в армию и летаем как лётчики, или уходим с военной службы и остаёмся в Центре подготовки как гражданский персонал, потому что Министром обороны было принято решение, что в Центре подготовки военных больше не будет. Мне ещё можно было служить 11 лет. Как у достаточно молодого полковника, Героя России передо мной были перспективы по армейской линии. Это тоже был момент самоопределения. Но я здесь, а значит, выбор был очевиден – увольнение с воинской службы.

Сейчас я служу как гражданский космонавт. Моя должность поменялась – я стал командиром отряда космонавтов. Поэтому теперь, помимо реализации своей цели слетать в космос ещё раз, на мне лежит забота о коллективе. Помогаю реализовывать мечту уже другим космонавтам, особенно молодым, которые хотят слетать в первый или второй раз.

– Мне известно, что помимо этого Вы принимаете участие в работе лектория Политехнического музея, проводя встречи со слушателями самого разного возраста. Каков мотив Вашего участия в подобных мероприятиях?

Это нас заставляет делать современный мир, хотя, например, встречи космонавтов со школьниками были всегда – это даже есть в наших обязанностях. Но если раньше это был больше некоторый развлекательный рассказ о том, что мы делаем, то сейчас это переходит в другую плоскость – плоскость популяризации. Но мы не можем рассчитывать на постоянный телевизионный или радио эфир, хотя есть периоды, например, 12 апреля, когда к космонавтам приковано повышенное внимание. В этот день всем интересно получить космонавта на своё мероприятие.

В отличие от этого Лекторий Политехнического музея и встречи со школьниками – дело практически круглогодичное, регулярное. На встречи в Лектории вообще приходят люди в возрасте от 5 до 70 лет. И это – уникальная возможность пообщаться с ними и ответить на их вопросы максимально честно.

При этом я не считаю, что моё выступление обязательно должно привлечь в космонавтику большую часть аудитории. Я рассматриваю работу с аудиторией, скорее, как некий посыл, что есть в принципе другая сфера деятельности – не та, которую показывают по телевизору, где кто быстрее, тот и молодец: сегодня украл – а завтра олигарх. И эта сфера не менее интересна и даже содержит больше возможностей для самореализации. Одна из её частей – космонавтика, но это только лишь вершина айсберга, которая видна и традиционно раскручена. Но в то же время есть еще огромный пласт инженеров, конструкторов, изобретателей, которые работают в других направлениях. Поэтому ребята могут прийти учиться, например, в тот же МАИ, но не обязательно на факультет ракетостроения. Можно найти что-то другое, но на выходе мы получим инженера, который будет создавать базу для развития страны. Это уже человек, который производит. Вот это я и считаю главной идеей наших встреч с людьми – вернуть их в техническое направление, техническое развитие страны.

45-минутное общение с аудиторией в рамках лектория Политехнического музея может запросто затянуться на несколько часов. Но даже после этого ни взрослые, ни дети не хотят отпускать лектора, задавая всё новые и новые вопросы.

– А Вам самому эти встречи интересны, или же для Вас это всё-таки больше, так скажем, общественная нагрузка?

Я с удовольствием общаюсь, особенно если с аудиторией удается найти контакт. Продолжительность лектория закладывается в 45 минут, но по факту, например, последняя встреча продлилась 3 часа. Когда ты чувствуешь, что людям действительно интересно, то всё получается.

Мне очень важно, что люди приходят. Я понимаю, что они находят возможность потратить своё время на то, чтобы прийти и встретиться со мной. Даже школьники часто приходят не за счёт уроков, а в своё личное время.

– Если проследить динамику нескольких лет, то вопросы аудитории как-то меняются?

Давно не задают вопроса: «Сколько вы зарабатываете?». Года четыре назад это был один из первых вопросов. Сейчас, не знаю почему, но он практически не встречается. Это знаково – людей перестает интересовать просто зарабатывание денег, появляется понятие интереса.

– Профессия космонавта очень сложна. И если раньше эта сложность во многом и привлекала, то не кажется ли Вам, что современную молодежь она наоборот – отталкивает?

Наверное, такая тенденция есть. Кроме того, сейчас вокруг нашей профессии нет такого ореола популярности, как это было в 60-е годы. Сегодня активно насаждается мнение, что успешным надо становиться как можно быстрее. А космонавтика, пожалуй, не самый быстрый и легкий способ заработать денег. Всё-таки путь в космонавты – это достаточно длительный процесс.

Помню, что после того, как я закончил общекосмическую подготовку, встречался с одноклассниками и в процессе общения обратил внимание на разницу временных категорий, которыми мы мыслим. У ребят временной отрезок составлял всего полгода, максимум – год, а для меня он был порядка 2-5 лет. У космонавтов есть очень сжатые промежутки времени, когда в сутках и 24 часов мало. Иногда, конечно, бывают и зоны, когда время тянется, но в любом случае планирование идёт долгосрочное. Из опыта подготовки космических полётов могу сказать, что это, как минимум, два года, потому что если ты назначаешься в экипаж, то за два года до полёта начинается твоя подготовка. Этот срок делится на недели, месяцы, сессии. Но коротких векторов у нас нет в принципе, всегда идёт долгосрочное планирование.

– В обществе существует такое понятие как «конфликт поколений». Вы, как первый космонавт второго поколения, можете оценить, есть ли какое-то, скажем, недопонимание и среди космонавтов – старого и нового поколений?

Мы разные, потому что среда, в которой мы живём, разная. Первые космонавты относятся к нам по-разному, но взаимоуважение, как к профессионалам, есть в любом случае. Помню, как после своего выхода в космос в первом полёте я позвонил Алексею Архиповичу Леонову и доложил, что мы выполняем полёт и что сегодня закончили программу выходов. Он поздравил меня, и в тот момент мне показалось, что он был тронут тем, что ему позвонили с борта станции, и что его заслуги помнят.

То, что он в своё время сделал – это было величайшим подвигом и актом самопожертвования, хотя его выход и длился всего 12 минут. Наши же два выхода были по времени более 6 часов, и мы выполняли совершенно другие задачи. Но без того двенадцатиминутного выхода наша работа не была бы выполнена.

Конечно, тогда и полёты были короткие, но каждый такой полёт нес такую огромную нагрузку и такие последствия, что сейчас, без того опыта, мы бы не летали по полгода, и у нас не было бы таких станций. Мы бы не знали, как жить в космосе.

– В то время каждый новый полёт был каким-то прорывом. Первый человек в космосе, первый выход в открытый космос, первая женщина-космонавт… А сейчас какие-то прорывные вещи происходят или всё стало более рутинным?

Сейчас таких суперпрорывных вещей нет. Во-первых, нет той космической гонки, которая была тогда. И она толкала людей на очень рискованные поступки – вы наверняка знаете, что у нас были люди, готовые полететь в один конец, лишь бы Советский Союз оказался первым на Луне.

А сегодня всё идёт относительно медленно. Во многом это и вопрос психологии, поскольку сама жизнь вокруг нас резко ускорилась – множество новостей, постоянные изменения, даже телефоны устаревают всего за полгода. Кажется, что мы на этом фоне замедлились. Сейчас людей, наверное, даже полётом на Марс особо не удивишь, потому что, во-первых, он будет идти очень долго (полёт только в одну сторону займёт минимум полгода), а во-вторых, – люди просто привыкли к постоянным новостям.

И хотя полёт, высадка на Марсе и возвращение с него на Землю будут настоящим прорывом, он будет настолько длителен, что, я боюсь, когда космонавты вернутся домой, то герои «Дома-2» будут намного популярнее, чем они. Потому что реального шоу мы сделать не сможем – нам нужен нормальный ровный полёт. А поддерживать интерес избалованной обилием новостей публики достаточно тяжело, ведь мы не будем раз в неделю выгонять из проекта какого-то члена экипажа, а зрители не смогут спасти его своим смс-голосованием. Может быть, здесь важно вырастить поколение, которому это будет интересно. Наши встречи и приводят к тому, чтобы люди приходили в долгосрочные проекты.

– Во время подготовки к полёту приходится усваивать большое количество информации в очень сжатые сроки. Каким образом вырабатывалась способность учиться, есть ли специальные техники самоподготовки?

Каких-то специальных тренировок не было – учил, занимался, разбирался. Я всегда говорю, что в космонавтику нельзя привести кого-то насильно – это может быть только осознанный шаг. Если ты принимаешь такое решение, то берёшь на себя ответственность. И раз ты ввязался, то должен отрабатывать на максимуме своих возможностей.

Сложность ситуации заключается ещё и в том, что ты не знаешь, когда закончится марафон – то есть сколько времени тебе понадобится от момента поступления в отряд до назначения в экипаж. После назначения в экипаж два года отведено на общекосмическую подготовку, но даже это назначение ещё не гарантирует, что ты действительно полетишь, потому как за это время очень многое может поменяться. Например, прежде чем полететь, я трижды проходил подготовку в составе экипажа. Я не летел не потому, что не справлялся, а по разным объективным причинам: то шаттл взорвался, то вдруг было принято решение запускать туристов, и наши места были просто проданы. И я должен был постоянно поддерживать себя в тонусе, постоянно доказывать, что готов. Готов полететь не когда-то, а готов полететь прямо сейчас. Это марафонская дистанция, конца которой ты не знаешь. Здесь, конечно, без поддержки семьи не обойтись.

Вместе с Robonaut'ом  – первым в космосе человекоподобным роботом.

– Во время Ваших полётов сталкивались ли Вы с какими-то сложными нештатными ситуациями, когда приходилось нести серьёзную ответственность?

В первый полёт мы шли вдвоём с Олегом Кононенко – оба без опыта космического полёта. Получилось так, что у двух предыдущих экспедиций возникали проблемы – они возвращались в баллистическом спуске, с перегрузкой до 9 единиц. Причиной этого было неразделение замка по одной из плоскостей, поэтому корабль возвращался люком вперед, где тепловая защита минимальна. Поэтому все сильно обгорало. У экспедиции, которой мы делали пересменку, до полного прогара люка оставались какие-то секунды. К счастью, все обошлось.

А у нас по плану был один выход в космос. Но из-за проблем предыдущих экспедиций было принято решение, что мы выйдем в открытый космос на свой корабль, который вообще не предназначен для того, чтобы на него выходили, чтобы один из замков открыть вручную.

Конструктивно на корабле всего пять замков, на каждом из которых стоит по два пирозаряда, и если они подрываются, то замок рассыпается. Естественно, все было сделано так, чтобы это никогда и ни при каких условиях не раскрутилось, не отсоединилось.

Одним из самых сложных моментов было решить, какими будут наши действия, когда мы выйдем. Будем ли мы продолжать попытки выкрутить пироболт, если у нас не получится с первого раза? Сколько раз мы можем это делать? За три дня до выхода с нами на связь вышел руководитель полёта Владимир Алексеевич Соловьёв и сказал, что выходить будем до тех пор, пока не выкрутим, но лучше сделать это за один раз. Задача была поставлена, и мы начали её выполнять.

Конечно, было сложно. Была опаска, что ты начинаешь разбирать корабль, который должен вернуть тебя домой, хотя нам и сказали: «Ребята, не волнуйтесь, пять замков – это для выведения, а для спуска и четырёх достаточно будет». Кроме того, мы должны были выкручивать взрывчатое вещество – пироболт. Вместе с тем было понимание того, что от нас ждут выполнения этой работы. В общем, все это было довольно волнительно.

По гулу голосов из Центра управления было слышно, что там творится… Это был один из немногих выходов, который транслировали в Америке по новостным каналам. К нему было пристальное внимание. Вдвоём с Олегом мы работали 6 часов. Справились, хотя и было нелегко.

– Вы упомянули, что космонавту очень важна поддержка семьи. А вообще-то удаётся совмещать такую работу с семейной жизнью?

У меня 2 сына: старшему – одиннадцать, младшему – два. Стараюсь находить в своём графике время, чтобы общаться с ними как можно больше, воспитывать, прививать какую-то порядочность. Мы с Егором (старшим сыном) уже разговариваем о том, кем он себя видит в будущем. Не то чтобы я формирую или направляю его, но стараюсь понять его интересы, способности и, может быть, где-то помочь, в чём-то усилить.

– В заключение: есть ли какой-то внутренний девиз, который Вам помогает в жизни?

Внутренний девиз или правило – я всегда должен сделать всё максимально от себя зависящее. Прежде всего, самому перед собой не должно быть стыдно за то, что ты мог что-то сделать, но не сделал, потому что поленился или испугался. Нужно требовать от себя максимум.