– Валентин, ты занимаешься изготовлением очень точных и сложных механизмов, хотя у тебя при этом нет никакого инженерного образования. Как так получилось, что ты стал часовщиком?

В 8-9 классе я думал, что свяжу свою жизнь с точными науками. Но в последний момент принял несколько спонтанное решение стать юристом, т.е. пойти по семейным стопам. Закончил по этому направлению хороший вуз, в котором в своё время проходил профподготовку мой отец, затем оказался в «Лукойле» – сначала на практике, потом некоторое время там проработал. После «Лукойла» я ушёл в адвокатскую коллегию, где в течение двух лет был помощником председателя, пока не надумал сменить род деятельности. Причём решение об уходе было принято непосредственно накануне подачи документов на защиту адвокатского экзамена.

За проведённое в коллегии время я понял две очень простые вещи. Первое – то, что юриспруденция – конфликтное дело. Если где-то нужен адвокат, значит, у кого-то есть проблемы. Мне это не нравилось с самого начала. Второй простой вывод – это большой объём утомительной работы при абсолютном отсутствии какого-либо результата. Никому в обиду не будет сказано, но я не считаю результатом несколько бумажек, хотя некоторые мои друзья видят в этом результат умственной деятельности, и я их мнение очень уважаю.

– Как отреагировали на резкую смену деятельности твои родственники?

К тому моменту я уже женился, и у меня была ещё сов­сем маленькая дочь. Жена меня поддержала, а вот все остальные – и её, и мои родители – были сильно против. Это понятно: человек с семьёй и с хорошим заработком вдруг уходит не пойми куда, фактичес­ки становится безработным. Так что это было сильным волевым решением – уйти и во что бы то ни стало начать зарабатывать деньги своим собственным трудом.

Все боялись, говорили: «Что ты делаешь? Остановись!» Боялся и отец, но в какой-то момент он меня всё-таки поддержал и сказал: «Дерзай».

Поначалу было очень тяжело. Собственно говоря, тяжело остается до сих пор, но я в конце концов делаю дело своей жизни. Я не работаю непонятно где, непонятно над чем, непонятно на кого. Я надеюсь, что часы, которые я создаю, переживут меня, может быть, даже на несколько поколений. Так что плюсов настолько много, что аргумент «тяжело» вообще даже не рассматривается.

У каждого часового мастера – свой набор инструментов. Тот, что на фото, при создании и реставрации часов используется повседневно.

– Откуда всё-таки взялась тяга мастерить что-то своими руками?

Это у меня с детства. Сначала на папу смотрел, который на уровне хобби деревянные авиамодели собирал. Потом мы стали заниматься этим вместе.

А вообще, практически любую вещь, которая мне попадала в руки, я брал и переделывал – видимо, в силу каких-то моих внутренних убеждений. Очень редко попадалось то, что соответствовало именно мне – может быть, с точки зрения удобства или по какой-то другой причине – сейчас уже сложно вспомнить, какие мысли у меня были в каждом конкретном случае. Но всегда приятнее было иметь что-то такое, что сделано своими руками.

– Первые переделанные часы были тоже в детстве?

Нет, хотя где-то в третьем классе отец привёз мне из Швейцарии часы с автоподзаводом. Представляете? Я, третье­классник, бегал в швейцарских часах – у меня их все старшеклассники брали по-смотреть. Я, конечно, гордился, но при переезде их потерял – до сих пор об этом жалею.

А часовщиком я стал, как ни странно, во многом благодаря юриспруденции. Профессия в какой-то момент заставила меня подобрать себе хорошие часы, и когда я их купил, то, конечно же, заглянул внутрь…

Вообще, надо сказать, что все мои увлечения имели определенную динамику развития: меня что-то цепляло, я начинал это изучать, и в итоге становился в этом деле, можно сказать, профессионалом. Но рано или поздно тема себя исчерпывала. Допустим, в изготовлении деревянных моделей было очень мало науки. В какой-то момент я понял, что самолет, который мы мастерили с отцом, и двигатель которого был сделан из обычной швейной катушки, просто не полетит. Мне было тогда очень мало лет, но каким-то образом я это понял.

Но когда я влез в часовое тело, то оно мне показалось бездонной бочкой. Я хорошо помню, как открыл те часы и увидел, что там, под крышкой, какой-то свой особенный мир, который тикает и живёт в своё удовольствие и который абсолютно изолирован от внешнего мира. Особенно завораживает, когда смотришь на него в микроскоп, разглядываешь, как работает одномоментное зацепление или как передаётся импульс от вилки к эллипсу баланса. В тот самый момент я понял, что эта тема захватит меня очень надолго.

– Что в итоге стало с этими часами?

На самом деле, это были достаточно простые наручные часы. Я же решил, что мне нужно что-то своё, особенное. Поэтому я купил еще и карманную «Молнию» и переделал её в наручные часы. Переделал, как мог – специального инструмента у меня тогда ещё не было, как не было и необходимых знаний. Нарисовал чертежи, а при работе использовал подручный инструмент – дрель, напильники.

В первых построенных своими руками часах Валентин использовал редкий советский хронограф на базе механизма часов «Молния».

Это происходило в первый год моей адвокатуры. Тогда я ещё ездил по рабочим командировкам и прямо в поездах доделывал детали для часов. Т.е. всё это было на очень несерьёзном уровне и, конечно, не приносило никаких денег. Даже в мыслях тогда не было, что когда-то это превратится в ремесло. Да, то, чем я сейчас занимаюсь, я называю ремеслом, причем делаю это с особой гордостью. Оно очень сложное, очень точное, требует выверенного оборудования, но все равно это ремесло.

– Какой первый шаг сделал после увольнения?

На месяц уехал с семьёй отдыхать на море, в Турцию. Когда вернулся – начал делать свои первые часы. К тому моменту у меня уже появилось несколько простых станков. Сначала – маленький английский часовой токарный станок. Потом появился большой токарный инструмент. То есть к моменту увольнения  какое-то основание базы я собрал.

В итоге сделал свои первые часы под заказ. Параллельно умудрялся делать часы на свободную продажу. Это был некий выход из ситуации. При этом даже могу сказать, что спустя два месяца самостоятельной работы я вышел на тот же уровень заработной платы, что был в компании, а через 6 месяцев зарабатывал уже в несколько раз больше. Сейчас случается по-разному. Бывает и в 6 раз выше, а бывает, что денег нет вообще.

Часовой токарный станок – главный станок часовщика.

– Есть видение, во что все это должно вылиться в итоге? Каков конечный замысел?

Я представляю его себе как собственную мастерскую – может быть, небольшой двухэтажный домик со штатом в 20-25 человек, обученных лично мной. Это картинка, которая есть в моей голове, и мне кажется, что я к ней постепенно иду.

При этом у меня перед глазами имеются очень достойные примеры. Прежде всего, это швейцарская Академия независимых часовщиков, в которую входит около 30 академиков. Среди них есть даже один россиянин – Константин Чайкин. Его путь, наверное, очень схож с моим. Только он его уже проделал, а я только-только начинаю.

Так вот, эти независимые часовщики держат свои, как правило, некрупные (хотя есть и исключения) мастерские. Штат варьируется от 5-7 до 20-25 человек. В год каждая мастерская выпускает очень небольшое количество часов – что-то около 20 экземпляров. Но модели поведения компаний различаются: одни выпус­кают только уникальные часы, другие – мелкие серии с видоизменениями, третьи вообще одинаковые делают, но очень малыми партиями.

– А ты бы хотел, чтобы это дело продолжила твоя дочь?

Да, конечно. Существует много компаний, которые управляются уже несколькими поколениями. И семейное дело – это то, что я хотел бы оставить после себя.

– А женщины в часовом деле вообще встречаются?

Вообще, на часовых заводах женщин гораздо больше, чем мужчин. Сборщицы, смазчицы – это всё женщины. Для таких специальностей даже термин придумали – маленькие ручки.

Другое дело, что свою дочь я вижу в другой роли. И здесь тоже есть хорошие примеры женщин, которые сами проектируют и создают очень интересные часы. Наверное, самая известная мне – Ева Лойб, которая сейчас работает в Австралии. Мою дочь, кстати, тоже зовут Ева – такое вот забавное совпадение.

Уже сейчас, в 2 года и 3 месяца, мой ребёнок видит какой-нибудь чертёж и говорит: «Часы». Другой человек не признал бы.

– Если вдруг у дочери не обнаружится склонности к часовому ремеслу, что тогда?

Ну, значит не смогла. Очень обидно, но что поделать? Зато это, может быть, некий стимул иметь больше детей, хоть один да пойдет по моим стопам.

Вообще, я думаю, что в воспитании ребёнка самое важное, как ни странно, – это никуда его не направлять. Но одновременно показать ему все возможности, все, что он может сделать в этой жизни. Подталкивание же его в ту или иную область я считаю ошибкой. Очень важно, чтобы решение было принято абсолютно самостоятельно, без боязни какого-то укора со стороны родителей.

– Это говорит твой собственный опыт?

Да. Давления со стороны родителей на меня не было. Все мои решения я принимал самостоятельно.

– Уже понимаешь, что нужно сделать, чтобы достичь поставленной цели, конечного видения?

Работать, работать, работать. Всё остальное уже есть.

– А учиться?

Если говорить о каком-то инженерном образовании, то ничего нового оно мне уже не даст. Конечно, я мало что знаю в плане производства точного серийного продукта, но мне этого особо и не нужно. А вот поучиться у любого швейцарского часовщика-академика мне бы действительно пригодилось. Я бы с удовольствием поехал на годовое обучение к тому же Томасу Прэшеру или, может быть, даже англичанину Роджеру Смиту. Это моя такая маленькая мечта, которая, боюсь, никогда не осуществится. Она требует денег. Даже больше – она требует времени. А я сейчас являюсь часовщиком, у которого времени нет совершенно.

В связи с этим я могу рассказать об одном достаточно примечательном случае. В прошлом году я побывал в Базеле, на встрече со швейцарскими академиками, куда, с разрешения клиента, взял одни из созданных мной часов. Одному из академиков они очень приглянулись – он долго стоял около них, а потом спросил, как мне удалось сделать у стрелки такую финишную поверхность. Я рассказал ему, порадовавшись, что он обратил на это внимание, ведь на отработку умения делать такую отделку я потратил около полутора месяцев. Он внимательно выслушал мой метод изготовления, а потом сказал: «Хм, а налей туда масла и вместо стекла возьми плексиглас»...

Когда я вернулся в Москву, то первым делом, даже не распаковав чемоданы, бросился к рабочему месту, взял плексиглас и масло и попробовал. Всё действительно работало; академик, разумеется, не обманул. Но суть этой истории в том, что иногда мне приходится изоб­ретать велосипед.

– А что ты вкладываешь в понятие «работать, работать, работать»?

Это работа за станком – непосредственное изготовление деталей. Казалось бы, например, какая-нибудь маленькая стрелка. Но если на заводе, где их делают серийно, на все процедуры (штамповка, полировка и т.д.) уходит 5-10 минут, то у меня – 1-2 дня. Так в том числе и потому, что стрелки я делаю по совершенно другому принципу, из совершенно других материалов. Закаляю, вручную вывожу финишные поверхности. Очень люблю фактуру и объём, поэтому каждая моя стрелка многослойна и состоит как минимум из трёх деталей. Отличия штампованной и сделанной вручную стрелок хорошо видны на глаз – это, наверное, все равно, что сравнивать между собой салон Жигулей, обшитый дешёвым пластиком и салон Роллс-Ройса, украшенный натуральным толстым деревом.

Изготовление деталей часового механизма требует кропотливого труда и большого количества времени. 

За работой я провожу, в среднем, 12-14 часов в сутки с одним-двумя перерывами на 30 или 60 минут. Просыпаюсь я обычно поздно, в полдень. Через час после этого завтракаю и немного прихожу в себя. Работаю обычно с 15.00 до 6-7 часов утра следующего дня. Иначе вообще ни на что не хватает времени.

– За счет чего восстанавливаешь силы?

Сложно сказать. Мотивация, самомотивация. Просто всё это оказалось удивительно подходящим для меня делом, от которого я получаю удовольствие. Конечно, физически устаю, но морально мне даётся это очень легко – гораздо легче, чем 7 часов сидеть в офисе и общаться по телефону.

– Хорошо, но ведь помимо изготовления деталей есть, наверное, и много других вещей, о которых приходится думать – чертежи, дизайн, возможно, какие-то научные и инновационные проработки.

На самом деле, все из перечисленного, с точки зрения времени, малозатратно. Дизайн – это вообще порыв. Ты садишься, и у тебя либо есть вдохновение, либо его нет. Если нет, то думаешь над этим в следующий раз.

Начертить чертёж – тоже быстро. Если у тебя есть идея, то на это понадобится лишь несколько часов. Очень экономит время тот же «AutoCAD» – ошибки на уровне цифрового чертежа видны сразу; на бумаге их увидеть гораздо сложнее.

– Чертежи делаешь трёхмерные?

Нет, трёхмерный чертёж мне не нужен – всю картинку я держу в голове. Но другое дело, когда задачу выполняет ЧПУ-шный станок – для него чертежи нужны, конечно, трехмерные. Таких станков у меня сейчас нет, но недавно я пришел к понимаю, что один ЧПУ-шник мне всё-таки нужен. На рынке нет станков, которые бы мне подошли, поэтому его будут делать под заказ.

– То есть персонально для тебя?

Да. Станки, как и многое другое, я либо переделываю, либо вообще создаю с нуля. Последний большой станок, который я не так давно закончил, был собран на базе швейцарской оптической координатной машины. Когда я выкупил ее у разорившегося Первого московского часового завода, она была в ужасном состоянии. Я собственноручно её перебрал, вышабрил, восстановил изношенные узлы. Небольшие детали я делал сам – сегодня я могу очень точно изготовить совершенно любой мелкий элемент. Но крупногабаритные вещи мне не под силу. Поэтому шпиндель станка пришлось делать на заказ по подготовленному заранее чертежу. С этим в России вообще, надо сказать, большая проблема – хорошего точного производства нет нигде. И когда я пытался объяснить то, что мне нужно сделать, и какой это должно быть точности, меня просто никто не понимал. Поэтому в итоге пришлось ехать на завод самому и там контролировать весь процесс изготовления шпинделя.

Всё получилось, и сейчас от этого станка я практически не отхожу.

Швейцарский оптический координатный станок, купленный у Московского часового завода за 20 тысяч рублей. В его восстановление было вложено примерно в 5 раз больше.

– Как я понимаю, чтобы разрабатывать подобные станки, как, впрочем, и делать сложные уникальные часы, нужно быть подкованным во многих областях знаний. Откуда всё это взялось?

Самый лучший учитель – это глаза. Не зря говорят, что лучше один раз увидеть, чем тысячу раз услышать или прочитать в какой-нибудь книге. Информации так получаешь гораздо больше. Я, например, хожу и смотрю на старые швейцарские станки, на то, как они вышабрены. Я знаю, что такую шабровку на заводе делают в течение 500 часов специально обученные люди. И я начинаю изучать, как и почему они это делают. Допустим, поверхность отфрезерована. Но ее нельзя назвать совершенно точной:  во-первых, после механообработки чугун немного плывёт, так как в нём в момент резки частично высвобождаются внутренние напряжения; во-вторых, любая фреза имеет шероховатости. Масляная плёнка на такой недоработанной поверхности будет удерживаться плохо, а шабрятся, как правило, именно поверхности скольжения. Что в этом случае делается? Берётся эталонная, как правило, гранитная (реже – чугунная) плита. В нее втирают синюю краску, прислоняют к шабреной поверхности, прокатывают и смотрят на пятна контакта. Их, как правило, бывает немного. Дальше берут шабер и начинают шкрябать поверхность в пятнах контакта. Так снимается небольшое количест­во материала. Процесс повторяется многократно: краска, пятна контакта, шабер, пока вся поверхность не станет синей – это значит, что она стала точной.

Примерно так и во всём остальном: приходится уметь и шабрить, и проектировать станки, и работать в «AutoCAD», и разбираться в термообработке, закалке и резании металлов. Недавно я даже научился изготавливать корундовые подшипники скольжения. Все приходится делать самому, потому что взять это просто неоткуда.

Что касается знаний о механизмах часов, то многое я черпаю из довольно тривиальных источников – учебников и Интернета. Интернет – очень большой и хороший учитель. В нем много информации, иногда сомнительной, поэтому нужно иметь понимание происходящего и, наверное, даже некую интуицию, чтобы отличить правильную информацию от ложной. Но главный источник, конечно, сами механизмы. За ними стоят очень умные инженеры, люди с огромным опытом. Я изучаю, как сделан тот или иной механизм, смотрю на любой его элемент и стараюсь понять, почему он именно такой, а не другой. У любой задачи есть очень много разных решений. Нужно понимать, почему кем-то было выбрано именно такое решение. Нужно пытаться понимать, было ли это решение правильным или его можно улучшить.

Для себя я регулярно покупаю на аукционах старинные механизмы. Я их разбираю, изучаю, ищу ошибки. Иногда нахожу – и это большая удача. Найти ошибку, а именно какое-то несовершенство, и понять, как его устранить, для меня гораздо важнее, чем просто посмотреть на часы. Мне кажется, это великолепная модель самообучения.

В этом плане я никогда не боюсь быть амбициозным. Я считаю, что это очень хороший двигатель прогресса – собственные амбиции. Верить в себя, в свои силы, в свои знания и умения – это очень правильно.

– Хотелось бы поговорить о часах, которые ты делаешь. Сколько времени у тебя уходит на изготовление одних часов?

По-разному: от полутора месяцев до бесконечности.

– Делаешь только под заказ?

Сейчас – да, кроме моего личного проекта.

– Что за проект?

Создание собственного часового механизма. Это – путь попадания в Академию, то есть тот результат, который там можно предъявить. Над ним я работаю уже более 8 месяцев. Планировал уложиться к выставке в Швейцарии, которая пройдет в апреле, но, скорее всего, уже не успею. Чтобы обеспечить семью, приходится брать сторонние заказы, а они сильно меня тормозят – проб­лема только в этом.

– Этот механизм должен, видимо, чем-то отличаться от аналогов?

Разумеется. В нем будет использован спуск моей собственной конструкции. Конечно, сделан он на основе существующих спусков, но такого, по крайней мере, не делал ещё никто. То есть некая идея, замысел здесь присутствуют. Но будут ли они успешными, покажет только готовый механизм.

– У твоих часов очень необычный циферблат. Расскажи о нём.

То, что вы видите – это однострелочник. Вообще, я стремлюсь к минимализму. Точнее сказать, в какой-то момент возникла мысль, что индикацию времени можно упростить. Так бывает, что идеи приходят в процессе непосредственного действия. И по мере того, как я сидел и рисовал эскизы, как-то само собой получилось окошко с числом и деление на семь. В итоге циферблат с нестандартным делением и одной стрелкой был воплощен в жизнь.

Ранние работы выполнены исключительно простым ручным инструментом. Надфили и сверла – это всё, к чему был доступ. Циферблат «однострелочника», изоб­раженного на фотографии, сделан из природного материала – сланца. Все остальное – это каленая сталь. 

Среди независимых часовщиков это не принято. Кроме того, я очень спокойно восприму, если кто-то из них захочет сделать точно так же. Другое дело, если речь идет о компании. Но, например, швейцарские компании обладают культурой. Они всю жизнь развивались в среде параллельно с часовщиками, и не было ни единого случая, чтобы они воровали идеи у независимых часовщиков. Если нужно, то они приходят, договариваются и покупают.

А в целом мне очень нравится дух отсутствия конкуренции в этой среде.

– В чём причина?

Причина в уверенности в себе и отсутствии боязни конкуренции. Я могу любому рассказать любой свой секрет. И это, как правило, взаимно. Иногда я слышу о какой-то секретной многовековой технике или длящихся годами секретных разработках. Это вызывает у меня улыбку, потому что смысла в защите таких изобретений для себя лично я не вижу. Если кто-то вдруг повторит то, что сделал я, то для меня это будет не более чем поводом сделать еще лучше. А это ведь очень хороший стимул двигаться дальше.

Но сделаю оговорку – мой циферблат – это всё-таки не изобретение, а, скорее, дизайнерское решение. И мне извес­тен хороший пример, связанный именно с продажей авторских прав на изобретение. Его автор – Джордж  Дэниэлз, мой кумир, к сожалению, умерший год назад. Он – гений часового дела и микромеханики в целом. Думаю, что по своему масштабу это второй часовщик после Абрахама-Луи Бреге, если, конечно, не первый.

Дэниэлз изобрел коаксиальный спуск в часах. Самая большая проблема ныне используемого анкерного спуска – это необходимость его смазки. Но смазка загустевает, и через какое-то время точность хода часов снижается. В коаксиальном спуске трение сведено к минимуму. Он и смазки не требует, и по своей механике точнее.

Этот спуск Дэниэлз продал компании «Омега» и на вырученные деньги счастливо существовал и работал дальше, впрочем, точно так же, как он работал до этого – просто у него стало, наверное, больше свободного времени.

Но процесс продажи был очень сложным, длился он лет пять. Каждый год Дэниэлз приходил и приносил новые часы. Когда он впервые показал этот спуск, то долго разъяснял всем что к чему. Ему ответили: «Очень здорово, но размер спуска слишком большой». Он приехал через год – уже с тонкими часами и маленьким спуском. В этот раз ему сказали: «Классно, но спуск слишком сложный и мы не сможем делать его серийно. Это очень и очень дорого». Он уехал. Потратил год на проектировку, еще, может быть, полгода на прототип, приехал в третий раз с упрощенным спуском. В общем, это продолжалось достаточно длительное время. Я думаю, что в процессе этих поездок свою работу он, конечно, запатентовал.

– «Омега» – единственная, кто сейчас использует этот спуск?

Да. Скорее всего, она выкупила этот патент. Но с другой стороны, Дэниэлз всегда пуб­лично заявлял, что любой мастер, который в состоянии сделать этот спуск сам, может его делать и использовать в своих часах без каких-либо последствий. Его ученик и преемник, Роджер Смит, сегодня использует спуск Дэниэлза без каких-либо проблем.

– А вообще по какому пути движется сегодня инновационная мысль в часовом деле? В сторону повышения точности хода?

Нет, в этом направлении уже нет практически никакого движения. Как пример, одни из первых наручных часов Дэниэлза были увезены в Индию. Днем их владелец ходил с часами, а ночью клал их на полку. В Индии наблюдаются серьезные суточные перепады температур и влажности, а это суровое испытание для механических часов, тем более если их механизм не защищен ни от влаги, ни от температуры.

Но через месяц, по возвращении в Лондон, часы ушли от эталонного времени всего на 1 секунду. Для сравнения: в серийных часах суперсертификат хронометра даст гарантию в точности хода плюс-минус 5 секунд в сутки. В сутки, но не в месяц! И люди считают это нормой. Они радуются, что у них на руках такие точные часы, большего им и не надо.

Поэтому часовое дело движется не в сторону точности, а в сторону того, как удивить клиента. Кто больше удивил, тот и победил. А удивляют, как правило, дизайном.

– Но тогда к чему все эти разговоры про уникальные спуски? В чем смысл твоего личного проекта, о котором ты упоминал?

Это совсем другое дело. Собственный спуск может заинтересовать очень редкого клиента, он дает статус в профессиональной среде часовщиков.

Мой спуск, надеюсь, даст точность хотя бы на уровне двух секунд в сутки. Но эта новация напрямую и не связана с точностью хода – повышение точности будет, скорее, приятным дополнением.  

Дело в том, что второй после смазки серьезной проблемой спуска является малое количество энергии, получаемое от основной заводной пружины. До спуска через колесную передачу энергии доходит очень и очень мало. Современный швейцарский спуск имеет так называемую ошибку спуска. Это математически вынужденная ошибка: есть момент, когда баланс колебательной системы отталкивает основную заводную пружину чуть назад, то есть тратит на это лишнюю энергию. А он должен быть настолько независимым, насколько это возможно: колебательная система должна быть максимально отделена от заводной пружины. Это будет гарантировать точность. Но раз она тратит энергию, чтобы оттолкнуть пружину, значит ее независимость является лишь условной. Своим решением я и попытался это как-то исправить.

– У тебя были неудачные проекты?

Чтобы проект целиком оказывался неудачным – такого не было. Но случались неудачи при выполнении проектов. Иногда сдвигались сроки. Один раз была моя ошибка при сборке. Один раз клиент что-то не туда нажал. Были и часы, которые не заработали должным образом – к счастью, клиентом тогда был мой знакомый, и часы я ему собирал почти бесплатно. Бывает. Я очень извиняюсь перед клиентами, но всегда в кратчайшие сроки исправляюсь.

Но из любой неудачи всегда можно вынести опыт и знания, и это самое важное дело.

До появления большого координатного станка Валентину приходилось пользоваться инструментальным микроскопом и самодельным координатно-сверлильным станком.

– А кто твои клиенты? Коллекционеры?

Бывает по-разному. Когда я делал часы на свободную продажу, их, на мое удивление, покупали даже люди, слабо разбирающиеся в часах. А сейчас это и коллекционеры, и люди, которые делают коллекционерам подарки. Как правило, они сами меня находят.

– Значит, среди экспертов ты уже известен?

С момента моего увольнения прошло всего ничего – немногим более года, но в часовой среде России меня не знает разве что самый ленивый. Это удивительно: уже всем известно, что есть такой молодой парень, который что-то там сам начал делать.

– Среди клиентов есть иностранцы?

Нет, все они только из России. Но пока я даже и не стремился выходить на иностранцев – нет уверенности, что потяну.

– Боишься, что не примут?

Нет, думаю, что примут, может быть, даже лучше, чем здесь. А не потяну я пока из-за недостатка времени.

– Рынок коллекционных часов, я так понимаю, это очень дорогая ниша?

Сумасшедшая. Например, около месяца назад я был на приеме в швейцарском посольстве, где вместе с ещё одним человеком проводил семинар для ограниченного круга лиц, включая посла Швейцарии. Так вот, в посольство тогда привезли часы, ставшие победителями конкурса «Женевская стрелка» в разных номинациях. Нам довелось подержать эти часы в руках, хорошенько рассмотреть их и обсудить – это были, наверное, 13 самых интересных экземпляров. Их цена – от 500 тысяч долларов до полутора миллионов.

Некоторые часы, конечно, были украшены золотом и бриллиантами, но многие имели самый обычный стальной корпус. Их главная ценность – это механизм, невероятная сложность его изготовления и то, что это уникальная вещь, над которой, может быть, работали 20 человек на протяжении полутора лет.

Но эти часы делали компании в очень ограниченных тиражах. Среди независимых часовщиков ценники, конечно, пониже. Их ценовая категория – где-то от 30 тысяч долларов до 150-200 тысяч. Это тот ценовой диапазон, в котором находятся их часы. Я не могу сказать, что они зарабатывают какие-то сумасшедшие деньги. Компании – да, независимые часовщики – нет. Но они состоятельные и счастливые люди, которые живут в своем мире.

К каждой из своих работ часовой мастер подходит индивидуально – как с технической, так и с дизайнерской стороны.

– Основной рынок таких часов – Европа?

Нет, сегодня это Азия. Наверное, потому, что понимание искусства у них присутствует с древнейших времен. Там оно ценилось гораздо больше, чем у нас.

– А почему тогда в Азии исторически не сложилось собственное часовое дело, в отличие от той же Европы?

У них был совсем другой быт. Они в основном растили рис и воевали. Ремесло было достаточно примитивным и не поддерживалось системой образования. Но даже то ремесло, которое было, имело сдвиг в сторону искусства и только искусства. Инженерия отсутствовала.

– А часовое дело – это вообще инженерная деятельность?

Да, очень инженерная. Например, при слове «полировка детали» практически у всех, кто с ней сталкивается – возьмём тех же ювелиров – в голове возникает один процесс, а у часовщиков – совершенно другой. В этом я очень часто встречаю непонимание и борюсь с ним. У часовщика полированная плоская деталь должна иметь зеркальное отражение без каких-либо искажений, то есть должна быть реально плоской. Такая деталь специально полируется на металле – ни на войлоке, ни на вате, как это обычно делается. То есть даже подход к полировке – он точный. При этом нужно учитывать износ металла при полировке, чтобы не получить деталь меньших габаритов. Даже финишная отделка в часовом деле имеет под собой точную инженерную основу.

Но вообще часовое дело – это сочетание трех составляющих: прекрасного, то есть искусства, точных наук (инженерии) и ручного опыта. Может быть, даже не столько опыта, сколько обязательно таланта.

– Часовая промышленность сильно пострадала от появления сотовых телефонов. Но предположу, что для часового ремесла они, напротив, открыли новую дорогу…

Да. Совершенно верно. Люди, для которых часы являлись лишь инструментом определения времени, сначала ушли от механики на электронику. Когда появились телефоны и другие гаджеты, у этих людей вообще отпала нужда в наручных часах. Их можно понять. Думаю, что это даже хорошо, поскольку рынок был просто завален плохими наручными часами. В итоге часы воспринимались сознанием людей как дешёвая низкокачественная вещь, которая просто выполняет свою функцию. Сотовые телефоны выбили с рынка именно эту нишу и, наоборот, выделили и обособили сегмент дорогих механических часов – произведений искусства.

– У тебя есть партнеры?

Спустя 6 месяцев после того, как я стал часовщиком, меня нашел один человек, которому я сейчас помогаю налаживать целое производство. Его я могу назвать своим партнером. Речь идет о мелкосерийном производстве полу-ювелирных часов очень высокого класса. Их механизм сейчас разрабатывается, и в этом я тоже помогаю как могу. Работы там очень много. Прототип они уже больше года делают. Что-то – сами, что-то – с моей помощью. Они молодцы.

Купили много оборудования, целые стеллажи с инструментом: оснастку, режущий инструмент, часовой, все такое мелкое... Когда я туда прихожу, отдельное занятие, даже хобби – рыться в этих ящиках и смотреть на инструмент, изу­чать, как и для чего его изготавливали, что и как делали с его помощью. Любая примитивная железка, когда ты берешь ее в руки и задаешь себе эти вопросы, дает колоссальное количество информации.

– А учеников себе уже начал готовить?

Да, один очень приятный человек, которого я учу и который мне помогает, у меня сейчас есть. Ему сейчас около 35 лет, но каких-то особых эмоций по поводу того, что он старше меня, у меня нет. Я ему просто показываю и рассказываю что и как делать. А раньше он занимался совсем другими вещами.

Более того, заикнусь, что есть люди, которые уже очень скоро планируют открыть в Москве часовую школу, готовить всю программу для которой и обучать первые потоки людей буду я. Это мне очень интересно. Это как некая миссия, которую я беру на себя.

Я достаточно скромный человек. Мне 25 лет, у меня вообще нет часового образования. Нет даже инженерного образования. А я буду преподавать. Со стороны это странно. Но я способен оценить объём своих знаний и свои собственные силы. Я понимаю, что в России, и это будет уже несколько нескромная фраза, людей с такими навыками очень мало. Только Костя Чайкин и, может быть, мастера, которые работали вместе с ним.

– Отношение родителей теперь изменилось?

Стало совершенно другим. Сейчас они понимают, что это, во-первых, уже некий уровень, действительно серьёзное и сложное дело, к которому у меня имеются правильные подходы. Во-вторых, они видят, что я в состоянии самостоятельно и полностью прокормить семью и обслужить свое оборудование. Все свои станки я, кстати, считаю моей второй семьёй.

Да и работаю я сейчас фактически в семье. Моя мастерская – это пока что просто отдельная комната в квартире. Кто-то, может быть, посчитает это ошибкой, но я думаю, что это здорово.

В моих ближайших планах, года через полтора, переехать в Калининградскую область, где уже стоит фундамент, и скоро, надеюсь, будет стоять мой дом. Там же, прямо на участке, я начну строить небольшую мастерскую. Нужно 2 этажа – на одном этаже будет сборка, на другом – изготовление компонентов. Это необходимо с точки зрения чистоты производства. Планирую, что в этой мастерской будет трудиться 5-6 человек.

– Калининград, видимо, неспроста?

Так случилось, у моих родственников там была земля. Но далеко не факт, что будь она где-нибудь в другом мес­те, это бы меня устроило. Калининград подошел мне по многим причинам, в том числе свободным въездом в Европу, близостью к европейским клиентам.

– За границу не было желания податься?

Пока нет.

– Потому что в России у тебя фактически нет конкуренции?

Потому что я оказался именно в этом месте в это время. Вот из Москвы я бы уехал с радостью, но не из соображений бизнеса или заработков, а просто по своим внутренним убеждениям. Здесь приходится выживать, здесь ужасная экология, особенно для ребенка, здесь  человек человеку волк. Очень много факторов. Москва живет совершенно не в моем ритме. Но то, что вообще хочу уехать из страны, говорить не буду – в России есть прекрасные люди.

Первые построенные Валентином часы.

– Чем бы хотелось заниматься на пенсии?

Тем же самым, но только уже в свободном режиме, для себя.

– Был на твоем сайте. Очень понравился. И дизайном, и содержанием текстов, которые там выложены. Делал сам или кому-то заказывал?

Сайт я делал целиком сам. И тексты писал тоже своими силами. Но, к сожалению, на его поддержание не хватает времени. Материалы, которые лежат там, достаточно старые. Не заливал ничего нового где-то уже месяцев девять.

– Есть девиз, которым ты руководствуешься в сложных ситуациях?

Есть очень хороший посыл, даже два посыла, которые я понял за время работы в часовом деле, хотя применимы они не только в нём. Первый принцип – это делать предельно качественно. Одну и ту же деталь можно сделать плохо, а можно сделать хорошо, причём на это уйдёт примерно одинаковое время. Это как утром кофе заварить: можно в чашку насыпать растворимый, а потом дождаться кипятка, залить его и быть счастливым, а можно вручную смолоть в мельнице и сварить – потратишь на этот процесс на три-четыре минуты больше, зато получишь вкусный и полезный, насколько это возможно, кофе.

Так же и с деталью. Ты можешь просто выточить её из гвоздика, и она будет работать. А можешь взять качественную сталь, выточить, закалить, отполировать. Да, времени будет потрачено, может быть, на полчаса, может быть, на час больше, но закаленная полированная деталь будет служить почти вечно. А гвоздик сломается через 2 месяца. Жизнь человеку дана один раз, и зачем её тратить на что-то некачественное, если можно примерно теми же силами сделать совершенно другую вещь.

Второй принцип: любая работа, пусть даже в итоге неудачная – это все равно большой плюс, потому что она даёт тебе огромный опыт.

– Было ли желание очутиться в будущем и взглянуть, что ты будешь из себя представлять через 10-50 лет или каким станет твое дело лет через 200?

Нет. Это как очень хороший фильм. Зачем знать его концовку? Так неинтересно. Надо смотреть последовательно, с самого начала.

– За те полтора года, что ты являешься часовщиком, ты изменился? Как человек, как личность… Расскажи о своих ощущениях.

Изменения произошли, наверное, во всём. Я почувствовал себя состоявшейся, самостоятельной единицей этого общества, не размешанной в его общей массе. Зауважал людей, которые самостоятельно начинают свое дело. Сейчас среди молодежи таких достаточно много. Одни выбирают что-то трудное, другие – полегче. Скажу без лишней скромности, что часовое дело – это самое сложное, что я мог бы себе представить.

Я по-другому стал относиться к людям, которые сами себя мотивируют, сами действуют. И два принципа, которые я перечислил выше, – для меня это не просто слова, это действительно принципы существования, которые я понял исключительно в процессе своего собственного дела. Осознание того, что ты работаешь на себя, для семьи – это совершенно другое ощущение.

Среди моих друзей есть те, кто умудряется действовать так же, работая в компаниях. Для них этим самым их делом является карьера. Просто я так не сумел, я – другой человек. Но я стал видеть в людях, есть ли у них цель, мотивация строить себя как личность. Недавно я где-то вычитал забавную фразу, что если человек находит дело своей жизни, ему больше не приходится работать ни дня. Это, в принципе, правда.

– То есть ты не работаешь?

Не работаю. Я занимаюсь своим делом, делом жизни. Я думаю, что родился часовщиком. А всё, что было до этого – и образование, и моя прошлая работа – это был некий путь к осознанию того, кто я есть.

Подпишитесь на eRazvitie.org в Фейсбуке и ВКонтакте, чтобы не пропустить ничего нового.