— Скажите, что для вас послужило главным толчком к созданию частной школы?

Всё началось с того, что я пошёл работать учителем истории в школу, в которой когда-то учился сам. И посмотрел на неё уже другими глазами: дети, родители, учителя совершали какие-то действия, выполняли сложный ритуал, смысл которого никому не был понятен. И, главное, никому ничего не было нужно. Странный спектакль.

Взгляд со стороны всегда бывает очень полезен, и кажется, что если бы те взрослые люди, которые сейчас с придыханием говорят о старой доброй советской школе, имели возможность такого второго взгляда уже во взрослом состоянии, то они говорили бы о Школе по-другому.

Тогда я был молодым двадцатитрёхлетним учителем, и меня никто в классе не слушал, кроме законченных отличников на первой парте. Остальные делали на уроке то, что хотели. Я понял, что до лета так не доживу, стал ходить по урокам классических учителей, у которых была железно-каменная дисциплина и… поддался искушению пойти по этому пути. Это был путь советской школы периода её расцвета — сталинской школы. К слову, некоторые из тех учителей ранее работали в Красногорске в лагере для немецких военнопленных.

Но ведь хотелось как-то по-доброму, хотелось сотрудничать с детьми, видеть в их глазах интерес. Красивые слова! Но как? Все попытки встать «на сторону ребёнка» закончились тем, что в моём кабинете камнями побили окна.

Случайно мне в руки попала книга Селестена Френе, в которой известный французский педагог начала XX века писал о совсем другой школе. Это был удар молнии в сердце, как сказали бы даосы, или катарсис — как сказали бы греки. Я прочитал про школу, где дети во время урока могут ходить по классу, где каждый занимается делом, которое ему интересно, где есть не только индивидуальная, но и групповая работа. Да, это была школа для ребёнка, школа сотрудничества. Другая философия образования и вместе с тем другие методы, практики работы. И я подумал, что моим «отличникам» нужна как раз такая школа.

Но внутри казённой школы сделать это было нельзя, я даже не осмелился рассказать о прочитанном директору. И я ушел из школы. Решил для себя, что мои дети в такую школу не пойдут, поэтому начал делать для них другую школу. Это был 1992 год — время, когда всё казалось возможным. Время больших надежд, когда мы все верили, что Россия будет свободной, демократической страной, и что школа тоже будет свободной.

— Мир сегодня постоянно меняется, как меняются и требования к человеку, к его компетенциям. Из каких представлений вы исходили, создавая школу? Чем ваши выпускники должны были отличаться от тех, кого «производит» обычная школа?

Слова о том, что в век айфонов всё быстро меняется, конечно, справедливы, но не это главное. Некоторые вещи долго остаются ценными сами по себе — может быть, даже веками. Главная ценность образования в том, что это не сумма знаний, не игра «Что? Где? Когда?», а что-то другое. Это умение думать, готовность отвечать на важные вопросы, которые ставит перед нами жизнь, умение самому определять свою собственную жизнь. Независимость. Независимость от компьютерных игр, алкоголя, наркотиков, политтехнологов, имейджмейкеров, маркетологов и ландшафных дизайнеров, которые лучше тебя знают, что тебе нравится.

— А каким образом этому можно научить в школе?

Думать — это, в первую очередь, задавать хорошие вопросы и искать самому же ответы на них. Уметь удивляться, видеть несхожесть, несовпадение, не стесняться непонимания. Школа стремится к «понятности», чтобы всё классифицировать и разложить по полочкам. Но ценность для мышления как раз в обратном — в нерешённости и неочевидности, чтобы в голове существовали пустоты и зазоры непонимания — только так мозги могут шевелиться, а нейроны — образовывать новые связи.

Вот чему должна учить школа, которая считает себя современной. Всё остальное — ерунда, поскольку существует Интернет, и ребёнок в два щелчка найдёт там всё, что угодно — любые знания.

Учитель должен подавать детям пример: не стесняться удивляться и не понимать, задавать вопросы себе и детям. Хорошие вопросы — те, которые не предполагают однозначного ответа, на которые может быть несколько ответов или на которые учитель сам не знает ответа.

Необходимо и другое представление об уроке. Урок — не сидение за партой, а работа: индивидуальная, командная, групповая. Дети могут говорить друг с другом, передвигаться по классу, репетировать сценки, писать, набирать тексты на компьютере, рисовать, снимать фильм, решать задачи, читать друг другу книги… Не секрет, что ребёнок приходит в школу общаться, и только через общение можно чему-то научиться: говорить, слушать, думать, работать вместе. А если ты всё время сидишь за партой и слушаешь, то так можно научиться только сидеть и слушать. Какое тут сотрудничество? «Сотрудничество» — оно от слова «труд». Учитель не учит — он помогает организовать работу.

Традиционная педагогика — это педагогика лекций, рассказа, чтения вслух: «читать курс», «читать лекцию»; и слушания: «слушать внимательно», «быть послушным». Традиционная педагогика — Педагогика Уха. А школа сотрудничества — это «труд»: руками и головой. Второе, бесспорно, — на первом месте. Труд головой — это решение нерешённых задач, выражение себя через текст, способность сломать скорлупу своих привычных представлений, понять другого человека, другие смыслы. Головоломка!

Подросток к пятнадцати  годам уверен, как правило, что он достиг уже абсолютной истины.  Если ему нравится такая-то музыка — это до конца жизни. Всё остальное — «не моё» и «не мешайте мне, не давите на меня». Образование — это умение расколоть эту скорлупу. Именно в этом возрасте ученикам надо дать понять, что мир очень разный, а наряду с их опытом существуют тысячи других. А учитель — на то и учитель, чтобы помочь это сделать, даже если подросток активно сопротивляется.

© Лицей «Ковчег XXI»

© Лицей «Ковчег XXI»

— Можете привести какой-нибудь пример со своего урока — какие вопросы вы обсуждаете с учениками и как этот процесс развивается?

Допустим, мы изучаем семью XIX века, и я рассказываю, что в то время выбор супруга обычно определяли родители, брак заключался без права развода, а о любви в современном понимании никто не говорил. Это удивляет детей, они начинают высказывать своё недоумение. Они никогда не думали, что такое возможно. Возникает ситуация, когда их собственные взгляды на эти вопросы сталкиваются с представлениями людей, живших 200 лет назад. И это уже не просто изучение истории — это изучение прошлого и самого себя одновременно. Подросток начинает понимать, что есть не только его жизненный опыт, но и другие смыслы, другие модели поведения.

— Если сегодня учитель перестаёт быть носителем знаний, то как тогда можно обозначить его роль в учебном процессе?

Педагоги часто жалуются, что утерян прежний статус учителя. Их очень обижает, что учитель сведён до человека, который оказывает «образовательные услуги». Но в этом нет ничего страшного — просто многие ещё грезят временами, когда учитель был единственным образованным человеком в деревне и вторым авторитетом после священника. Но это ушедшая эпоха. В некоторых областях (например, в технологиях) современные дети разбираются лучше, чем их учителя. Поэтому прежнего авторитета уже никогда не будет, и об этом не стоит даже думать.

Более того, все эти технологии уже сами могут учить привычным школьным вещам почти так же, а где-то даже лучше, чем это делает школа. Разработаны прекрасные лингафонные курсы, программы по физике и математике. Текстовые редакторы делают практически бессмысленным обучение грамоте. Искусственный интеллект когда-то обязательно победит человека, но всё же учитель будет всегда. Потому что машина вряд ли научит ребёнка сомневаться, удивляться, ставить правильные вопросы или критически мыслить.

© Лицей «Ковчег XXI»

© Лицей «Ковчег XXI»

— А как вы отбираете учителей для своей школы? Какими качествами они должны обладать?

Методикам, технологиям, способам работы можно быстро научиться. Поэтому мы готовы работать практически с любым учителем. Не важно, что пока он не знает, как работать иначе, главное — чтобы он был открыт новому. Если мы ищем себе преподавателя, то обычно пишем: «Ищем умных и добрых учителей». Это две самые важные характеристики, если под словом «ум» понимать не общий уровень интеллекта, а гибкость и критический склад, а под словом «доброта» — умение принимать ребёнка таким, какой он есть. Третье необходимое качество — учитель должен быть… весёлым!  Как пел Булат Окуджава: «А грустных оставил в солдатах — авось ничего».

Многие из наших учителей по своему образованию учителями не являются. Это мастера, настоящие специалисты — и у них есть желание учить детей.

— Очень часто родители считают, что их детей нужно обучать так же, как когда-то обучали их самих — в строгости, в жёсткой дисциплине. Бывают ли у вас разногласия с такими родителями? Либо они всё-таки полагаются на мнение школы и педагогов?

Некоторые родители действительно «вздыхают» по старой школе полуармейского типа. Но я абсолютно уверен, что большая часть наших родителей думает по-другому. Многие из них — это молодые предприниматели и бизнесмены, а бизнес сам по себе уже предполагает гибкость, нестандартность и креативность, и поэтому они понимают, какими должны быть их дети.

К консерватизму родителей стоит относиться совершенно спокойно. Им ведь никто не показывал образец какой-то другой школы. Если бы люди видели, что есть другие возможности, то они вряд ли были бы такими твердолобыми. Если с родителями говорить, объяснять, давать хорошие примеры — их мнение быстро меняется.

— Случается ли так, что к вам в лицей переходят дети из обычных школ? Какие трудности возникают с такими детьми?

У меня нет простого ответа на этот вопрос. Иногда переход даётся детям довольно сложно, особенно в подростковом возрасте, в 7-8 классе. В традиционной школе они всю жизнь сидели и молчали, и теперь им трудно говорить на уроке: обсуждать, высказывать своё мнение.

Но случается и обратное, когда новые подростки, как свежая кровь, обновляют лицей. Те дети, которые учатся у нас давно, к школе привыкли, а пришедшие — искренне ей радуются, радуются глотку свежего воздуха. И от этого всем остальным тоже становится хорошо.

© Лицей «Ковчег XXI»

— Некоторые педагоги на Западе склоняются к тому, что оценка должна ставиться ученику не в сравнении с другими учениками, а в сравнении с тем, каким этот ученик был раньше, и таким образом оценивается движение этого ученика. А какая система оценок в вашей школе?

Как раз совсем недавно с учителями нашей начальной школы мы провели дискуссию по поводу такой оценки. Идея эта очень красивая, но как реализовать её на практике и не уйти в демагогию?

Я расскажу вам одну историю: в школе я был практически круглым отличником и лишь по физкультуре имел четвёрку. По вторникам и четвергам, когда были занятия физкультурой, мне ужасно не хотелось идти в школу. Я плохо прыгал в высоту, и как-то учитель физкультуры мне сказал: «Если в конце четверти ты прыгнешь на 2 сантиметра выше, я поставлю тебе пятёрку». Теперь я уже и не помню, взял ли я эту высоту, но я очень старался. И я считаю, что это единственно правильная форма выставления оценки — за старание, за продвижение вперёд, взятие своей высоты.

Тем не менее, с педагогами начальной школы мы договорились, что в качестве оценки они будут ставить только «да» или «нет». Если я, как учитель, как тренер, вижу, что ты взял высоту на 2 сантиметра выше, чем было раньше, и положа руку на сердце, могу сказать: «Ты молодец!», то это как раз и будет означать «да».

В средней же школе у нас используется 100-бальная система оценки. Оценка ставится не за урок в 40 минут, а за некий период — например, за 10 уроков, в течение которых ученик выполняет определённую сумму заданий и получает за это определённый балл.

© Лицей «Ковчег XXI»

© Лицей «Ковчег XXI»

— В одном интервью вы говорите, что если в начальной школе дети готовы делать всё, что им говорит учитель, то в средней школе подросткам нужен смысл. Как каждый подросток в вашей школе находит свой личный интерес и свой смысл?

Я вижу три основные проблемы школы. Первая — это сидение за партой, альтернатива которому — разные формы сотрудничества. Вторая — то, что школа всегда и всё старается сделать понятным. Выход здесь в том, чтобы ребёнок на уроке высказывал своё непонимание, ставил острые вопросы. Третья проблема школы — то, что ученик механически выполняет какую-то работу, не понимая смысла того, что делает. Это очень печально, потому что человек, который работает без смысла — это какой-то механизм, а не человек.  Настоящее действие — только то, которое продумано, которое прошло через голову, через сознание.

Я хотел бы обозначить две вещи, которые касаются смысла. Первая — практический смысл — работа должна чем-то заканчиваться. Если ребёнок понимает, что задача, над которой он работает, реальна (например, текст, который он пишет по русскому языку — это статья в школьный журнал, а диалог, который он учит на литературе, необходим для постановки сценки), то всё в школе сразу меняется. Мы договорились, что каждая тема (это примерно 10-15 уроков), заканчивается тем, что ребята идут в какой-то другой класс и показывают там свои результаты: демонстрируют снятый фильм, читают тексты, которые они написали, или просто рассказывают то, чему они научились. Это сильно изменило школу — у детей загорелись глаза, появились интонации, они более свободно стали себя чувствовать. Школам, которые хотят что-то в себе изменить, мне кажется, можно начинать именно с этого.

© Лицей «Ковчег XXI»

© Лицей «Ковчег XXI»

© Лицей «Ковчег XXI»

Вторая грань проблемы смысла — в плоскости содержания образования.  Школа не соприкасается часто с жизненным опытом ребёнка, его интересами, потребностями — всё как-то так, по касательной. Что же делать? Менять содержание.

Я иду под парусом: чтобы плыть вперёд — надо поймать парусом ветер…  Так же и учитель: чтобы идти вперёд, надо сперва поймать парусом ветер детского интереса, желания, любопытства. Нет ветра — полный штиль и сушим весла. Они, дети, ничего не хотят, не могут — грустные усталые глаза смотрят на тебя. Но вдруг что-то меняется: выражение лиц, улыбка, глаза, дыхание — всё другое: задело и зацепило, и… полный вперёд. Парус наполняется ветром, и ты можешь плыть.

А дальше — самое интересное и трудное. Максимальная скорость, как известно, возможна, когда корабль идёт не по направлению ветра, а под острым углом к нему. «Острый бейдевинд» — так называется этот курс. Так же и в нашем деле: поймав парусом ветер желания и интереса, идём иногда напротив и поперёк — далеко за пределы понятного и очевидного.

«Идти  от ребёнка», «следовать за интересом» — правильно,  но не достаточно. Школа на то и нужна, чтобы давать возможность другого взгляда и другого языка, разбивать стереотипы и штампы, ставить под вопрос все очевидности.  Человек, который умеет сомневаться – это свободный человек, его нельзя обмануть просто так, им трудно манипулировать, дёргая за ниточки. Это человек, который способен сам определить свою жизнь, способный к самостоянью. Помните у Пушкина: «Самостоянье человека — залог величия его»? Человек, который не боится быть не как все — так можно определить задачу образования.