– Валентин, у тебя есть умение делать вещи, которые для России достаточно уникальны и сопоставимы с лучшими образцами того, что делается на Западе. Зачем тебе ещё и школа?

Это моя миссия – миссия, которую я сам на себя взвалил. Слово «взвалил» имеет немного негативный оттенок, но он полностью перекрывается удовлетворением от ощущения, возникающего при виде человека, ещё вчера бывшего, допустим, сантехником (такой пример действительно есть), а сегодня работающего с элитными часами в мастерской на Кутузовском, с хорошим инструментом, в хорошем окружении, с улыбкой на лице. Происходит это, конечно, благодаря его личным усилиям, но такой шанс даёт ему школа. Для меня этот результат – высшая награда. Сейчас я понимаю, что на мне лежит большая ответственность, и я не могу опускать руки. Есть много людей, которые хотят делать свои часы, некоторые из моих учеников уже носят на руке собственные прототипы, и меня это очень радует.

– Но ведь ты плодишь себе конкурентов…

Я на это смотрю по-другому – я пложу себе коллег. Конкуренция в науке – лишь двигатель прогресса, и если смотреть в этом ключе, то это, наоборот, только будет больше двигать вперёд меня.

Но изначально идея создать школу была вызвана упадочным состоянием профессии в стране. В Советском Союзе была очень серьёзная часовая промышленность: о качестве изготавливаемых ею часов сейчас говорить сложно – прошло много времени, но что касается объёмов выпускаемой продукции, то были годы, когда наши заводы производили часов больше, чем швейцарские. Те заводы и конструкторские бюро, которые ещё остались, сегодня находятся в плачевном состоянии, и школа – вклад в возрождение отрасли.

– Когда мы с тобой общались 3 года назад, то мне твоя деятельность виделась как ремесло – высококультурное, высококвалифицированное ремесло человека, который двигается индивидуально, но к определённой гильдии ремесленников, которые начинают создавать вокруг себя некоторую экосистему, где проще жить, проще развиваться, проще взаимодействовать. Сейчас же ты говоришь о целой отрасли. То есть твоя позиция как-то изменилась?

Нет, сам я, конечно, – ремесленник. Но при этом я понимаю необходимость развития промышленности. Причём промышленности, которую всю надо поднимать заново, практически с нуля.

– А чему в твоей школе можно научиться?

В школе сейчас, включая меня, 6 преподавателей и несколько разных по уровню сложности программ. Основных – три. Первую веду я: обучаю людей, которые потенциально могут стать мастерами по изготовлению часов. Преподаю теорию механизма и металловедение: учу тому, как строится механизм, из чего и как должны быть сделаны детали, чтобы быть качественными. Второй класс нацелен на подготовку рабочих кадров по обслуживанию механизмов, то есть ремонту часов. Курс преподаёт Саша Белоусов, и у нас с ним принципиально разные взгляды на подачу материала. Саша даёт людям механизм почти с первого занятия, и они сразу начинают в нём «ковыряться». Наверное, он более гуманен по отношению к ученикам, потому что своих я сначала 30 часов «мариную» теорией, показывая 3D-модели механизмов, в которые можно влезть внутрь и подвигать там любую деталь. То есть мы с учениками работаем интерактивно, а вживую ни к инструменту, ни к механизму они не притрагиваются. Некоторые не выдерживают, хотя мы обязательно проводим день открытых дверей, где я всех максимально запугиваю, чтобы остались только самые крепкие. Я считаю, что если человеку не интересны эти 30 часов теории, – значит, он просто не туда попал. Третий курс связан с работой с кварцевыми часами. К нам в школу просто пришёл один человек и сказал: «Я работаю с кварцевыми часами и хочу учить этому других людей». Такая инициатива всегда должна поощряться.

Постоянно, от класса к классу, мы совершенствуем свои программы. Может быть, это не очень хорошо по отношению к нашим ученикам, но мы позволяем себе самим учиться за счёт них – это единственный путь, по которому мы можем прогрессировать. Моя программа, изначально рассчитанная на 50 часов, уже увеличилась до ста. Поэтому мой первый выпуск, прошедший программу с тем же названием, к сожалению, содержательно проиграл по сравнению с пятым. Но всем своим ученикам я говорю: «Повторение – мать учения, вы уже одну программу оплатили, поэтому, если есть свободное место, приходите, садитесь и слушайте совершенно бесплатно по второму разу». Так я стараюсь им компенсировать тот факт, что я сам на них чему-то научился.

– Школа – это коммерческий проект?

Лично для меня – нет. Но для моего партнёра Дианы, которая, собственно, всё это организовала – да. Пока назвать школу сильно успешной в коммерческом плане нельзя. Бывают месяцы, когда мы еле-еле сводим концы с концами. Но бывают и достаточно прибыльные – это зависит от количества учеников в классе и от количества занятий, которые ведутся регулярно. Так что каких-то сверхприбылей, конечно, нет, но средств просто на еду сейчас хватает.

До последних дней я забирал половину от своей доли прибыли себе, но сейчас я понимаю, что для развития школы эта практика порочна. Поэтому, как и всех, кто работает в школе, я хочу перевести себя на почасовую оплату, а прибыль вкладывать в материальную базу школы.

– Работа часового мастера представляется спокойной, кропотливой, требующей усидчивости. Существует ли идеальный профиль часового мастера? Применяете ли вы фильтр при наборе в школу?

Идеального профиля не существует. Все часовщики (не мастера по ремонту часов, а именно часовщики), как ни странно, люди очень разные. Такой вывод я сделал после общения с академиками в Швейцарии, изучения их работ и их личностей. Да и у моих учеников это тоже прослеживается. Увидеть, что человек непригоден – можно, а вот точно выделить типаж пригодного сложно. Раньше я жалел учеников, но в последнее время, если вижу, что человек не тянет, – могу ему об этом сказать прямо, причём в достаточно жёсткой форме. Потому что если он не возьмёт себя в руки, не пересмотрит ряд своих подходов, то это дело окажется просто не для него.

Вообще, если у человека неудача вызывает желание как можно скорее ещё раз повторить и добиться успеха – такой человек будет успешен в часовом деле, но это, в общем-то, можно сказать и про любую другую отрасль. Первые шаги, первые годы у часовщика будут полны неудач – к этому надо быть готовым и воспринимать это нормально.

– Мне нравится твоё уточнение о том, что первые шаги в часовом деле – это годы…

Часовое дело требует абсолютной строгости к себе. Если что-то не получилось, а человеческое начало говорит: «В общем-то и так сойдёт», – ни в коем случае нельзя идти на поводу у этого чувства. Это шаг назад, понижение стандарта качества. У каждой детали есть несколько этапов производства: её нужно вырезать на одном станке, отполировать на другом, закалить, сделать финишную отделку. Часовое дело не терпит отступления от процесса нигде, и малейшее «сойдёт» приводит к тому, что деталь оказывается непригодной. Поэтому я строг к своим ученикам, которые близки ко мне, но гораздо строже я к самому себе, и я учу их быть такими же строгими к себе. Это очень тернистый путь, но, в конечном счёте, очень успешный.

Есть понимание, что если вкладывать труд – отдача будет всегда. Для того, чтобы прогрессировать постоянно, я регулярно стараюсь найти время поработать с литературой либо порезать металл. Или, например, могу с кем-то беседовать, а параллельно вытачивать деталь по чертежу. Как результат, изготовление тех компонентов, которое 3 года назад мне давалось очень тяжело, сегодня уже делается играючи, за полчаса. Но при этом у меня до сих пор есть моменты, в которых я бы хотел отточить своё мастерство. По отношению к некоторым деталям я понимаю, что с первого раза я могу их и не сделать.

– Исходя из того, что ты сейчас рассказал, можно предположить, что лучшими часовыми мастерами должны быть японцы. Именно им присуще оттачивание любой операции до предельного совершенства.

У японцев есть ряд часовых компаний, известных всему миру: Seiko, Orient, Citizen, Casio. А независимый японский часовщик Asaoka Hajime в этом году стал членом Академии независимых часовщиков – элитарного сообщества, включающего в себя всего 35 человек. Среди многочисленных условий членства – разработка собственных конструкций механизмов. А вот наличие образования часовщика как раз не обязательно. По специальности Asaoka промышленный дизайнер, который в итоге пришёл к своим часам. На создание первых часов у него ушло 15 лет. Но его механизм «вылизан», каждая деталь выглядит так, как будто это совершенная компьютерная графика.

– Если обратиться к истории вопроса, то родина часов – это ведь не Швейцария?

Родина часов – Франко-Германия, а родители первых механических часов – священнослужители. Первыми часами служил колокол, позже появились башенные часы, которые имели только одну стрелку – часовую. Со временем появилась потребность в более точных часах, потому что города были разрознены, и башенные часы порой показывали разное время. Первыми часовщиками стали представители смежных профессий – физики, математики, которым чего-то в их профессии не хватало. Возможно, не хватало физического воплощения, и они увидели возможность материализовать науку в часовом деле. В Европе начали появляться клубы, в которых собирались лучшие учёные умы. Одной из таких точек притяжения была квартира австрийского учёного Христиана Гюйгенса, который собирал вокруг себя всю учёную элиту Европы. При нём были изобретены и микроскоп, и оптика. На счету Гюйгенса много всяческих интересных изобретений: он полноценно описал маятник и применил его в часах, описал баланс спирали и использовал её уже в переносных часах, просчитал зубчатое зацепление.

Постепенно часовое дело перетекло в Англию – с развитием судоходства и мореплавания у англичан появилась потребность в очень точных часах – ориентироваться в море без них сложно. Если долготу и в море, и на суше можно узнать по положению небесных тел, то широту можно определить, лишь зная точное время. Погрешность в секунду выдаёт достаточно большую погрешность в метрах, кажется, что-то вплоть до пятисот метров. Мореплавание в те годы было очень трудным делом – корабли находились в открытом море месяцами, в постоянной качке, перепадах температуры и влажности. Сохранить в таких условиях точное время – задача не из простых. Так что помимо того, что английское общество и так было развитым – к тому моменту у них уже вовсю использовались переносные и карманные часы – возникла и потребность в очень точных приборах времени. Была назначена государственная награда в размере двух миллионов фунтов (по тем временам очень солидная сумма), и ряд учёных занялся изготовлением точных часов. Выиграл награду в 1731 году английский часовщик Гаррисон – третьи собранные им часы удовлетворяли требованиям и шли с достаточно большой точностью, плюс-минус секунда в месяц, причём в условиях качки, сырости, холода или жары. В это же время вместе с англичанами развивалась и остальная Европа: очень многое вложили в часовое дело французские мастера – Абрахаа-Луи Бреге, Жан Лепин и другие, а позже всё наработанное было доведено до совершенства швейцарцами.

– А за счёт чего в какой-то момент Швейцария вырвалась вперёд в часовом деле?

В Швейцарии изготовление часов оптимизировали. Одни изготавливали детали, другие делали из них часы. Все конторы договорились между собой, и выпускали несколько типовых моделей часовых спусков. Таким образом механики подстраивали под себя часовщиков, а часовщики – механиков. Потом родилась практика, которой не было в Англии, – появились компании, которые на больших станках конвейерно изготавливали эбоши – достаточно точные, хотя и грубые заготовки механизмов. В них присутствовали не все отверстия, но основная, самая трудоёмкая часть работы была сделана. Эбоши продавались мелким молодым компаниям, которые были способны производить часы под своей маркой, но не могли позволить себе серьёзное дорогостоящее оборудование. Они покупали заготовки, вручную доводили их до ума, полировали, отлаживали ход, ставили свой циферблат, стрелки и собирали. Это были своего рода компании-сборщики. В этих часах обыватель никогда не встречал никаких других брендов, они выглядели как часы, полностью сделанные одной компанией. Например, известная Moser работала именно так – у них не было своего производства. И такой ход развития часового дела в Швейцарии сработал очень хорошо.

Часы (причём не только наручные) – один из продуктов, прославивших небольшую европейскую страну Швейцарию. На фотографии: часы на церкви Святого Петра в Цюрихе, самые большие в Европе церковные часы. Диаметр циферблата – 8,7 м.

– Это достаточно смело: компания, которая могла бы производить свои часы, производит только механизмы и уступает дорогу другим… А как часовое дело организовано там сейчас?

Сегодня часовое дело в Швейцарии выглядит так: есть серийное производство, есть массовое, есть стандарты и пополняемая библиотека единых компонентов. Используя эту библиотеку, можно на компьютере быстро спроектировать часы – собрать их как из конструктора «Лего». Останется только вырезать несущие конструкции, а всё наполнение, все подвижные компоненты можно купить готовыми. Всё это соберётся и заработает с ходу, потому что оно очень точно и хорошо сделано.

И сегодня многие очень именитые часовые компании (Vacheron Constantin, Audemars Piguet, Hublot, Ulysse Nardin, Breitling, Cartier и другие) используют модули и механизмы, сделанные сторонними компаниями и фабриками, остающимися, как правило, в тени. Лишь немногие часовые компании (Patek Philippe, Rolex, Jaeger-LeCoultre) имеют собственный полный производственный цикл.

Обучение часовому делу в Швейцарии длится 5 лет. Школы разные. Есть традиционное ремесло, где ребят учат самым азам на самом старом, примитивном оборудовании, что, я считаю, правильно. Но есть и школы, которые начинают про это забывать. Долгие годы мастера берегли заложенные традиции, вплоть до внешнего вида механизма. Разные компании, находясь в одном окружении городов, выдерживали одинаковую композицию. Сегодня, наоборот, стремятся удивить и, бывает, пренебрегают содержимым, отдавая предпочтение картинке, дизайну. Раньше дизайном занимался инженер, который знал физику, механику, владел черчением и с лёгкостью управлялся с логарифмической линейкой. Толк был – дизайн получался и функциональным, и эстетическим. Но в какой-то момент инженера заменил художник-дизайнер, который даже не представляет, как надо правильно резать металл. Швейцарцы уже однажды освоили прецизионное литьё, пробовали лить колёса для будильников. Через лет 5 всё это начало ломаться. Хорошо, что не все станки выкинули. Достали с полок, сдули пыль, и снова работают на станках.

– А ты сам придерживаешься какого подхода?

В своё время я освоил ручное черчение. Появляется мысль – я её математически просчитываю, вымеряю размеры, фиксирую в чертеже и собственноручно вытачиваю деталь на станке. Передо мной – воплощение математической мысли. Уникальное ощущение. Особенно в моём деле интересен эффект масштаба: чертежи бывают 100 к 1 – деталь в 100 раз меньше схемы: кладёшь её рядом с чертежом и осознаёшь, что она идеальна. Я понимаю соблазн 3D-принтеров: чертишь на компьютере, жмёшь на кнопку, и уже через час у тебя есть физическое воплощение твоей мысли. Есть люди, которые уверяют, что скоро вообще ничего не нужно будет делать руками – всё будет печататься. Меня это очень настораживает, поскольку под этой эгидой могут начать пропадать профессии. Но ведь для того, чтобы делать что-то серьёзное, очень важно не забывать фундаментальные основания. Например, у меня есть станки 1985-го и даже 1957-го года. Они полностью восстановлены, приведены мною в порядок и ещё долго прослужат мне, моим детям, внукам. И это всё надо беречь. Это не просто история или наследие человечества. Мне видится, что это то фундаментальное, на чём всё должно стоять, потому что пока мы существуем в материальном мире, мы привязаны к вещам. А пока мы привязаны к вещам, то должны делать их максимально качественно, чтобы они служили предельно долго, и сейчас человечество способно это делать. В этом плане современная рыночная экономика губит очень многое. Мне кажется, что движение в сторону «проще сделать, быстрее продать, сломалось – заменить» – неверный путь.

Отреставрированный Валентином станок. Произведён Чистопольским часовым заводом в 1957 году.

Я стремлюсь рассуждать о будущем человечества не только потому, что у меня есть дети, а потому, что, с моей точки зрения, созидание – это лучший вид деятельности человека. Сейчас в головах людей слишком много политики, делёжки территории, деления людей по принадлежности к той или иной религии. Это всё, на мой взгляд, потеря времени как для отдельных людей, так и для человечества в целом. Представьте себе, что имели бы мы сегодня, если бы Александрийская библиотека осталась в своё время целой. Её утрата откинула человечество где-то на 1,5 тысячи лет назад. Древние греки ведь уже тогда догадывались о существовании атомов. Эратосфен уже в 200 гг. до н.э. вычислил размеры Земли и точно знал, что Земля – круглая. Человек обладает уникальным правом творить, преображать материю вокруг себя. Но мы можем этим правом пользоваться созидательно, а можем – разрушительно, и человечество сегодня, к сожалению, чаще всего идёт по второму пути.

Мы можем думать, что один в поле – не воин, но это пофигистический подход, что называется, опустить руки и ничего ровным счётом не делать. Но есть и другой взгляд: как стена начинает складываться из кирпичей, так и небольшие компании, которые свободны творить, являются зачатками светлого будущего человечества. В любой области: будь то приборы времени или двигатели для ракет – что угодно, всё это в будущем обязательно сложится во что-то одно, достаточно уникальное. И я лично как индивидуум в этом направлении стараюсь двигаться.

– Какой ты видишь свою школу в её целевом состоянии?

Очень хочется, чтобы в конечном счёте моё начинание – школа – переросло в полноценное учебное заведение, где будут кафедры, и всё это уйдёт даже не в сторону часов, а в сторону микромеханики. Очень востребованное, но недооценённое сегодня направление. Механика будет востребована всегда, в том числе механика миниатюрная, сумасшедшей точности. Поэтому я и хочу, чтобы появилось пусть небольшое, но полноценное, специализирующееся на этом учебное заведение.

К сожалению, я не могу уделять школе столько времени, сколько нужно. Два дня в неделю – это максимум, который я могу себе позволить, поскольку мне хочется личностно двигаться дальше. Благо, есть люди, которые подхватили мой огонь просвещения.

А что касается вопроса восстановления отрасли, здесь моя главная задача, в общем-то, выполнена. Я взбаламутил всю часовую отрасль России, мастера меня хорошо знают. Кто-то любит, кто-то не любит – это совершенно неважно. Лежал камень – я его столкнул с горы – он покатился – уже хорошо. С моей ли помощью он докатится до конца или без неё – тоже неважно, я вижу, что эта машина уже запущена.

– В заключение, что в планах на будущее?

Для меня очень важно иметь возможность сидеть и работать, в идеале 10-12 часов в день, не отвлекаясь и не думая о том, как заработать деньги на пропитание. Много денег не нужно, речь идёт об определённом постоянном финансовом потоке, который тоже нужно обустроить. От всей финансовой части вопроса я бы с удовольствием отказался – это сильно тяготит меня – и ушёл бы в чистую науку. Думаю, что в ближайшие месяцы у нас с партнёрами, наконец, запустится мастерская по ремонту часов, и я смогу себе это позволить.

На протяжении многих лет моя конечная цель представлялась мне в создании совершенного прибора времени. Сейчас у меня начинают расти аппетиты – хочется чего-то большего, более интересного, поскольку есть понимание, что те технологии, которые уже изобретены и используются, приближены к своему совершенству.

И ещё одна из моих главных целей – это собственная фамильная часовая компания. Считаю, что именно на небольших предприятиях зарождается прогресс человечества. На заводе, в большой компании, в корпорации очень мало шансов родиться чему-то новому. Мы живём в очень интересном мире, и его залог – это небольшие коллективы, свободные от боязни что-то потерять.